"Прости"

[Елена]

Лишь бы Ангелина не сломалась! Полина заставляет ее беспокоиться... Геля сама не понимает, с чего вдруг она испытывает ненависть к человеку, который, по сути, не сделал ей ничего плохого.
Шикарно описаны чувства. Ангелиной полностью проникаешься, а вот мысли Полины вызывают недоумение.
Я не стала относиться к ней лучше, нет.
Ты говоришь, что с таким человеком было бы, возможно, приятно общаться в жизни. У кого-то она бы вызвала жалость и желание защитить. У кого-то недоверие к этой безграничной доброте. Меня же пугает ее наивность... Это же ненормально: жить в нашем несовершенном мире и настолько идеализировать людей.
Друзей же обычно выбирают из равных... В случае с Полиной же это сложно. И Геля была не совсем права, когда сказала, что она не найдет друзей из-за своей зубрежки. Она не найдет друзей, потому что людей с похожими взглядами единицы на миллион. И окружающие любо будут считать себя выше ее, или полностью осознавать ее превосходство, чуть ли не святость. Как же еще можно объяснить это стремление ко всепрощению?
Ужасно не понравилось, как Геля разговаривала с водителем. Это как-то неприлично, особенно для девушки ее круга.
Но я все списываю на то, что из-за Полиного появления нервишки пошаливают.
Жду продолжения! ки. Она не найдет друзей, потому что людей с похожими взглядами единицы на миллион. И окружающие любо будут считать себя выше ее, или полностью осознавать ее превосходство, чуть ли не святость. Как же еще можно объяснить это стремление ко всепрощению?
Ужасно не понравилось, как Геля разговаривала с водителем. Это как-то неприлично, особенно для девушки ее круга.
Но я все списываю на то, что из-за Полиного появления нервишки пошаливают.
Жду продолжения!

[Маша Соболева]

Спасибо..)
Сломалась - это в смысле? Не совсем поняла.
Я имела ввиду - приятно, что ни сделаешь - она на тебя никогда не обидится и всегда найдёт оправдание...

[Маша Соболева]

Глава 4.
Не собралось ещё и половины учеников, когда я робко заглянула в класс и прошла на своё место. Как было тихо! Никто не шумел и кричал, и мне казалось это даже странным. В моей прежней школе ребята задолго до начала занятий приходили на урок; здесь же, похоже, было принято скорее опаздывать, нежели приезжать заранее. Моя соседка до сих пор не появилась, и это радостное обстоятельство невольно вызвало у меня улыбку – она, должно быть, ещё дома, где некому сердить её, и потому, я уверена, она счастлива. Я представила, с каким удовольствием Ангелина глядит на себя в зеркало, – ведь она такая хорошенькая, что собственное отражение могло принести ей лишь восхищение! – и эта картина глубоко тронула меня. Зачем я здесь? Я только огорчала её, раздражала своим видом! Как было бы хорошо раствориться в воздухе, исчезнуть вовсе, всё, лишь бы не мучить никого! Меня охватил стыд и презрение к самой себе, к гадкой девочке, которая всем противна, которая лишь заставляет людей страдать. Если бы я поняла, могла понять, что во мне не так и что должна я изменить – сразу же я сделала бы это, но я не понимала. За что многие не любили меня – я также не знала, и мне оставались сомнения и догадки, но правды, правды – не было. Как хорошо, должно быть, осознавать, что ты любима не только самыми близкими людьми, а ещё многими другими, и все ровно и хорошо относятся к тебе! И снова эти глупые, бесполезные мысли витали в моей голове! И я смела ещё хотеть чьей-то дружбы и хорошего отношения? Я!? Это вновь показалось мне смешным – ведь я ничем не заслужила ни того, ни другого. Чем думать о том, чего Бог никогда не даст мне – потому что такой дерзкой и нелепой, как я, не стоило давать ничего хорошего, - мне лучше было задуматься о другом. Я достала было учебник, бережно проведя рукой по его корешку – это был старый учебник, склеенный несколько раз и с пожелтевшими страницами. Его приятный, замечательный запах, каким обладают все старые книги, казался мне прекрасным и я нарочно принюхалась. И сколько раз склеивали этот его слабенький хлипкий корешок! Я подумала, как аккуратные, ловкие руки каких-нибудь школьников легко касались его, чинили… а ведь какое им было дело до старого никчёмного учебника? Значит, его приводили в порядок добрые дети; эта мысль, хоть и была смешной и глупой, всё равно наполнила моё существо радостью и непонятной надеждой.
- Ты не видела Гелю? – надо мной склонилась миловидная шатенка с нежным лицом и умными, спокойными серыми глазами, которые покраснели и распухли от слёз. Я узнала её – эта была Даша, одна из подруг Ангелины.
- Она ещё не пришла. – с трудом проговорила я. Мне стыдно и неловко было отвечать ей, хотя от девушки не исходило никакой злости. Она протирала глаза руками и поднимала опухшее немного лицо кверху, как будто надеялась, что слёзы её закатятся обратно.
- Ясно. – её голос осип, и Даша провела рукой под носом. Почему она плакала? Должно быть, случилось что-то серьёзное – она выглядела слишком сдержанной и воспитанной, чтобы огорчаться по пустякам. Острая жалость, с которой бороться я не могла, заставила меня, поборов смущение, тихо-тихо обратиться к девушке:
- А что произошло? Почему ты плачешь?
- Чёрт… почему никого нет! – она закусила губу, и слёзы обильно текли по её щекам, смачивая шею и волосы. Даша казалась настоящим воплощением страдания – плачущая, с потерянным измученным взглядом и таким рассеянным отчаянным видом. Во мне что-то надорвалось, и терпеть более я не могла. Я нерешительно взяла девушку за руку и прошептала:
- Не нужно плакать. Всё будет хорошо, главное – надеяться и верить в это, до самого конца!
- Ты же ничего не понимаешь, о чём ты говоришь… - Даша села на стул рядом с мной и, упершись локтями о парту, закрыла лицо руками. Её растрёпанные волосы опутывали трясущиеся плечи и вздрагивавшую спину. Не удержавшись, я невольно погладила девочку по кудрям, и молча, не находя никаких слов, всё водила и водила рукой по пушистым густым локонам. Наконец, Даша подняла голову и хрипло произнесла:
- Знаешь, у меня сегодня ночью бабушку на скорой увезли… а она уже такая старенькая, я и не знаю, что с ней… нас не пускают туда… может, она уже умерла! Я всё про неё думала, думала… сколько всего я не успела ей рассказать, и сколько раз я её расстраивала… она на меня никогда не сердилась, вот и разбаловала… ну кто же думал, кто же думал! А теперь у неё инфаркт, и наверное…
- Не наверное, а обязательно, непременно, она непременно выживет! – убеждённо заявила я, заглядывая в Дашины глаза. – И ты сомневаешься в этом! Я чувствую, она ещё долго проживёт, я уверена. Даже если ты и делала ей больно, она уже давно забыла об этом, она тебя очень любит. Даже если ты и виновата перед нею в чём-то, ты всё исправишь, только она поправится.
- А если она не поправится? Если нет?! – девушка снова разразилась только что стихшими рыданиями, и я, превозмогая желание расплакаться вместе с нею, дрожащим голосом продолжила:
- Это быть не может! Ты только верь, ни в чём не сомневайся, главное – верь! А я схожу, знаешь, я помогу… - увлечённо прошептала я. – Я за неё свечку поставлю, помолюсь, а ты надейся, и всё будет хорошо, и она непременно выздоровеет.
- Да ладно, всё нормально. – заверила меня Даша, всхлипнув и протерев лицо. – Не обращай внимания, всё в порядке. Спасибо, что выслушала.
Она заправила волосы за уши, через силу улыбнулась мне и встала с места. В её глазах блеснул слабый огонёк надежды, и я не могла не добавить:
- Если тебе что-нибудь понадобится, обязательно приходи. И будь уверена – всё закончится очень хорошо.
Девушка быстро кивнула мне, пересев на свою парту. Её расспрашивали другие одноклассники, но отвечала Даша коротко, и как будто отмахиваясь. Мне было так приятно то, что она вовсе не попыталась оттолкнуть мне и даже улыбалась, что я вдруг сильно привязалась к этой доброй девочке, так мало похожей на Ангелину и остальных её подруг. В ней было больше душевности и дружелюбия, которые я инстинктивно чувствовала. Но злоупотреблять хорошим отношением Даши не стоило, нельзя было, и я одёрнула себя, погрузившись в повторение физики. Учительница наша внушала мне страх и жалость одновременно; она так оглушительно и яростно кричала на нас, постоянно задавала каверзные сложные вопросы и наказывала всегда с видом карающего правосудия – всё это я успела понять за два урока, и невольно боялась Маргариты Юрьевны. И в то же время, она не могла так ненавидеть нас без всякой на то причины – кто знал, в чём было дело, но в что-то ведь сделало её такой озлобленной и мстительной. Сильно же должен был кто-то обидеть её, чтобы её сердце зачерствело и стало глухим! Я не имела права расспрашивать учительницу об её проблемах; быть может, её обиде было больше лет, чем мне; но я изо всех сил старалась угодить Маргарите Юрьевне на уроке. Неужели её могли огорчить хорошие ответы и готовность к занятию? Так думала я, в который раз перечитывая заданные параграфы.

***
В кабинет я ворвалась посреди урока, и как назло, уроком этим была физика. Я совершенно не выспалась, хоть спала лишний час, почему и опоздала на занятия. Я чувствовала себя такой разбитой и измученной, что поначалу хотела вовсе не идти в школу. С самого утра всё раздражало и злило меня, и даже мысль о том, что вскоре я разделаюсь с этой дурочкой Ковалёвой, нисколько не радовала меня.
Когда я без стука ворвалась в класс, прошло уже более половины урока. Физику я ненавидела, хоть и понимала её, а на занятии чуть ли не засыпала от скуки. В чувство меня приводили лишь окрики злобной учительницы. Маргариту Юрьевну я на дух не переносила и мне ужасно хотелось, чтобы она скорее покинула нашу школу. Я всеми способами мстила ей за непредвиденные контрольные и незаслуженные двойки, изводя женщину так, как только позволяла моя фантазия. Как я не любила этих глупых наивных учителей с завышенной самооценкой и совершенно необоснованным самомнением, которые считали себя важными и незаменимыми! Это казалось мне столь глупым с их стороны… столь бессмысленным. У меня Маргарита Юрьевна вызывала лишь раздражение и досаду, что я не могла избавиться от неё. К счастью, терпеть её оставалось недолго, ведь в этом же году преподавательница уходила на пенсию. Мне нечего было жалеть об этом – я и знаний не получала от неё, потому никакой пользы Маргарита Юрьевна не приносила. Она была вялой и пассивной, за исключением тех моментов, когда с каким-то садистским наслаждением кричала на нас. Но на этот раз в классе стояла удивительная тишина, нарушаемая лишь монотонным голосом учительницы. Я молча прошла на своё место, не обратив никакого внимания на какое-то язвительное, как, верно, полагала женщина, замечание физички. Разложив на парте учебники, я притворилась, что старательно слушаю Маргариту Юрьевну, чего, разумеется, делать не собиралась. Физика навевала скуку, и я принялась оглядывать класс, где не обнаружила Насти и заметила, что Даша была чем-то встревожена. Она сидела с таким отрешённым взволнованным видом, что мне хотелось вскочить с места и сразу же поговорить с нею, отправить сообщение, что угодно, но только не бездействовать! Я знала подругу с детства, она была не из тех людей, что расстраиваются по пустякам. Никто, почти никто не видел её в таком состоянии, и говорило это о том, что произошло что-то серьёзное. И потому я с трудом сдерживала себя, не сводя глаз с часов и гадая, что же могло произойти. Я слушала вполуха, не смотрела на доску и вертелась на месте, как вдруг ко мне обратилась Ковалёва:
- Знаешь… мне так жалко Дашу. – она опустила глаза и закусила нижнюю губу, точно боялась расплакаться. Мне показалось бы это наигранным и фальшивым; откуда у неё могли появиться такие переживания по поводу чужой беды? Но в её поведении было столько искренности, что я снова изумилась ей. Даша ей ни сестра, ни подруга, почему же она так волновалась за неё? Возможно, она всего лишь любила совать нос в чужие проблемы, из праздного любопытства, а теперь, желая передо мною оправдать его, пыталась зарыдать. Другого объяснения поведению моей соседки я не нашла и тут же, спохватившись, грубо спросила:
- А что с ней случилось?
- Как, разве ты не знаешь? – удивилась Полина. – Я думала, она уже сказала тебе… у неё очень опасно заболела бабушка, вчера на скорой увезли. Ты бы видела Дашу… она сильно плакала, ничего не замечала. Что нужно сделать? Ты не знаешь, как можно ей помочь?
- А что? Мы же не можем излечить её бабушку! – взволнованно прошептала я, но уже далеко не так взбешённо. Я слышала, что горе сближает – возможно, слова эти оказались правдой, и потому мне не хотелось уже растерзать Ковалёву. Она отошла на второй план, забылась и перестала что-то значить; гораздо важнее мне теперь была Даша. Я видела несколько раз её бабушку, я знала, как подруга любила её и как близки они были, и ничего не могла сделать. Никаких идей в голове не появлялось, и я сидела, сидела, а Даша хоть и была через ряд от меня, это расстояние казалось неизмеримо огромным. Ничего не было хуже этого противного ощущения, сознания, что необходимо помочь, но пока это сделать было нельзя, и становилась ужасно гадко на душе. Я чувствовала себя уставшей и разбитой, и за окном моросил мерзкий дождь, размывавший дороги и превращавший листья в грязное месиво, и пасмурное небо казалось графитно-серым. Всё было безжизненным и пустым, и эта погода делала день точно потерявшимся в пространстве, находившимся вне времени и вне места. Мне хотелось повернуть время назад, свернуться калачиком в постели и заснуть, пока всё не измениться. Раздосадованная, сонная и вялая, я ничего почти не чувствовала, а в новость о Дашиной беде я никак не могла поверить до конца, точно я ещё спала и на самом деле ничего этого не случилось. Но Ковалёва мне не снилась и заставляла признать реальность произошедшего:
- Мне кажется, ты сумеешь поддержать её. Ты знаешь, что сказать ей, а я нет… я и совета-то толком дать не могу, разве что хорошо бы ей в церковь сходить…
- Я не понимаю – с какой стати тебя так волнуют наши проблемы? – огрызнулась неожиданно я. Я очнулась, наконец, от переживаний за подругу, и апатию сменил неожиданный вопрос – откуда моя соседка узнала о том, что произошло с Дашиной бабушкой? И какая же она была глупая! Неужели она действительно полагала, что церковь могла помочь? Для меня всё это было только бредом - я не верила в Бога. Вера казалась мне чем-то старомодным и ненужным, пустым отголоском прошлого, и я никогда не думала, что кто-то из моих ровесников ходил в церковь. Я всегда считала, что это место посещали лишь старые бабушки… И всё-таки, откуда Ковалёва могла узнать?
- Ты… почему тебе всё известно? – я сжала губы в тоненькую полоску, с трудом сдерживая свою ярость. Девочка вытаращила на меня глаза и тихо, нерешительно пролепетала:
- А Даша и рассказала… она всё тебя искала, искала, спросила у меня, где ты – мы ведь вместе сидим, наверное, она и подумала… и вдруг она так расплакалась, я и не выдержала… я не смогла не спросить, что случилось. А она всё сама плакала, и была такая потерянная…
- Не лезь не в своё дело, ясно? – холодно заявила я, хотя внутри едва ли не взорвалась. Почему? Почему не я, а эта придурочная, блаженная Полина первой узнаёт о проблемах Даши? Мы ведь были лучшими подругами, мы доверяли друг другу, и никогда у меня никого не было ближе неё… как могло получится, что я узнала о болезни её родного человека от совершенно чужой девчонки, которую я ненавидела? Почему? Эта Ковалёва, только появилась в моей жизни, перевернула уже всё к верху дном, испортила и разрушила. И вместо того, чтобы поддержать сейчас Дашу, я, узнав о её предательстве, отвернулась от неё. Я знала, что не стоило лелеять отношения, в которых больше не было смысла; не стоило тянуть дружбу, в которой надломилось то, чего не склеишь. И я не хотела удерживать подругу, если той нравилось поверять секреты Полине. Она теперь была совершенно свободна и больше ничего не значила для меня… по-крайней мере, через некоторое время перестанет значить. Мне причиняло особенную боль то, что именно в ней, в Даше, я была уверена больше всех и от неё никак не ожидала такого поступка. Что же такого нашла она в общении с моей соседкой, если ради этой замухрышки предала меня? Я даже не слишком злилась на неё – так глубоко было моё удивление и боль. Я не могла после этого обманывать её, притворяясь, что ничего не знала, изображать из себя прежнюю лучшую подругу – не могла и не хотела. И потому нужно было разорвать дружбу теперь – и навсегда, забыть об этом и никогда более не возобновлять её. Мне казалось нелёгким сделать это сразу, но к чему было затягивать? Чем дальше, тем будет хуже и больней, потому что обида похожа на рану – если запустить её, то начнётся гниение. Да и чего оставалось жалеть? Предательницу, опустившуюся до того, что самое важное она скрывала от подруги, рассказывая девчонке, которую та ненавидела? С Дашиной стороны это выглядело гадко и подло, она потеряла всякое моё уважение. В душе моей с удвоенной силой вспыхнула злоба, и я в бешенстве посмотрела на сидевшую с несчастным видом бывшую подругу, на невинно раскрывшую глазки Ковалёву, окинула взглядом класс… Как она могла! Почему из всех них она выбрала Полину? Неужели нарочно, чтобы отомстить мне или просто унизить? Почему не сказала в лицо, что я не нужна ей более и она хотела дружить с этой дурой? На это у меня имелся лишь один ответ, неточный и размытый, но заставлявший ненавидеть Дашу. Все люди были подлыми тварями, готовыми подставить в любой момент, предать и продать, лишь бы получить свою выгоду! Она свою получала не раз, и решила, что пришло время избавиться от меня, и я поняла это.. Использовать и пользоваться – вещи разные, я была уверена. Используют молча, за спиной, не говоря ни слова об этом, зная, что ничего, кроме личной пользы, не нужно от этого человек. А пользоваться – это значило искренне любить, честно доверять, но всё же брать что-то, с готовностью отказаться от этого при первой необходимости. Она использовала меня, а я лишь пользовалась ей порою, ничуть не скрывая этого. И больше никому я не позволила бы одурачить меня – никому и никогда. Жалость и сочувствие испарились, сменившись холодной решимостью и яростью, смешанной со страданием. Я схватила мобильный телефон, и не обращая внимание на ход урока, положила его на парту и принялась набирать сообщение:
«От кого-кого, а от тебя я такого не ожидала! Предательница! Я ненавижу тебя! И не нужно притворятся, что ты не понимаешь, о чём я – ты знаешь всё. Можешь бежать к своей Ковалёвой и жаловаться ей на меня, сколько угодно. Мне ведь ты ничего не рассказываешь, от меня у тебя полно тайн! Если ты теперь её подруга, на меня не рассчитывай и забудь о всей нашей дружбе. Ты сама разрушила её своим подлым низким предательством, и я не хочу больше тебя знать. Никогда не подходи ко мне, никогда!»
Я отправила его, и сразу же удалила номер Даши из записной книжки. Пока в этом не было никакого смысла – я и так знала его наизусть, и имела возможность восстановить в любой момент, но когда-нибудь я забуду его и никогда не вспомню более. Зачем хранить то, в чём нет надобности? И всё же, я обманывала сама себя. Я не злилась, нет, и у меня не было желания мстить, оставалась только боль, недоумение и досада. Мне хотелось заплакать, броситься на кого-то с кулаками, только бы излить свой гнев и снова утонуть в слезах. Если бы только кто угодно был на её месте, я бы чувствовала себя иначе – я бы снесла этого человека с лица Земли, уничтожила его, заставила бы тысячу раз пожалеть о своём проступке, но это была Даша, единственная, которой я могла простить. Почему она? Почему? Но нужно было вести себя подобающе и ничем не выдавать себя, нужно было быть сильной – удары жизни не убивают нас, а лишь закаляют и возрождают с новой силой. А я не хотела этого слышать, не хотела об этом думать, я лишь хотела, чтобы все вернулось на прежние места. Но этого было нельзя, нет! Никакой слабости, только здравый смысл и холодное мышление. Даша ответит за своё предательство, я разделаюсь с ней так же, как и с Ковалёвой. Да чтобы обе они сгорели!
На перемене Даша, удивлённая и обескураженная, подбежала ко мне. У неё был такой огорчённый измученный вид, что мне с трудом верилось в её ложь. Но судить нужно было по фактам, и потому в моих глазах бывшая подруга упала ещё ниже, разыгрывая свои фальшивые сцены.
- Геля, объясни мне, что произошло? Что за глупое сообщение ты мне отправила? Я не понимаю, только не молчи, пожалуйста!
- А что мне тебе ответить? – процедила я сквозь зубы; мне неприятен был и этот лживо-несчастный тон, и искусственные слёзы, и сама Даша, так бессердечно обманывавшая меня всё это время. – Знаешь, я всегда считала, что ты совершенно другой человек, а оказалось всё совсем по-другому. Это было очень подло с твоей стороны. Значит, от лучшей подруги у тебя есть секреты, а от ненормальной Ковалёвой – нет. Вот и прекрасно! Раз так – давай, иди к ней. А меня оставь в покое, ясно?
- Что за чушь? – точно не понимала девушка, вцепившись в мою руку и держа за рукав кофты; на этот раз прикосновение её холодных тонких пальцев было мне мерзко. Как бы жестоко я не вела себя, я была честной и никогда никого не предавала. Я могла издеваться над чужим человеком, но я не причинила намеренно бы боли своей подруге, и потому я не знала, что руководила Дашей в её поступках. Я со смехом вырвалась:
- Ну что тебе надо от меня? Отстань уже! Понимаешь, всё теперь, мы закончили. Спасибо за всё, ты была прекрасной подругой, но больше знать я тебя не хочу. И не приставай ко мне!
Я быстрыми шагами удалилась, не желая, чтобы она ещё подходила ко мне. Как легко было говорить и как тяжело осознавать, что всё завершилось навсегда. Но сделать это стоило, и я не жалела, нисколько не жалела. Больше мы никогда не будем подругами; с меня было достаточно. Разумеется, у меня оставались ещё Настя и Лера, но им я не могла по-прежнему доверять. Я любила их, они были замечательными и нужными, но я не хотела так же, «с кровью», разрывать последние хорошие отношения, и потому лучше было не то что отдалиться, а просто ничего не ждать. Папа, похоже, прошедший уже через предательство, говорил, что легче не доверять людям, чем разочаровываться в них потом.
- Придёт время, и ты тоже закроешь своё сердце на двойной оборот. - предупреждал он меня, ещё давно, а я не понимала смысла его слов. – Когда ты поймёшь, что главное для человека – это его самое, и это хоть и неправильно, но так и должно быть, так было всегда. На опыте ты ещё не знаешь ничего, а раз не знаешь – не сможешь ещё остерегаться людей. Но тебе хватит одного-единственного случая, что бы отдалиться ото всех. Ты будешь страдать, может, плакать, но если выдержишь – станешь сильной, гораздо сильнее, чем раньше. И только тогда ты прочно займёшь то место которое занимаешь. Ты думаешь, что твои друзья всегда будут подчиняться тебе? Это не так. Пока ты кому-то доверяешь, ты всегда уязвима. Не любовь, а именно доверие станет слабым местом, и рано или поздно, когда его нарушат, всё попадёт под угрозу. Не выдай своих чувств – и ничего не потеряешь. Я вижу, как ты себя ведёшь – неправильно и жестоко со многими, и стоило бы научится быть более мягкой. Эти люди ведь ни в чём не виноваты, зачем ты так подчиняешь их себе? Когда-нибудь им надоест это. Но… тебе пригодится твоё умение в жизни, поверь. Тот, кто имеет власть – имеет всё, или почти всё. Я оставлю свой бизнес тебе, и именно тогда, когда ты займёшь это место, ты поймёшь, почему это так. В такой работе нельзя показать себя мягкой и сговорчивой – и тебе придётся быть жёсткой, даже жестокой, безжалостной, потому что иначе ты не сможешь удержать власть и станешь неудачницей, такой же, как все. К тому времени ты обязательно уже столкнёшься с ложью, научишься отличать предателей от честных людей и будешь вести себя намного, намного более осторожно и отчуждённо. Можно доверять только самой себе, и когда ты поймёшь это по-настоящему, всей душой – тогда ты будешь готова к жизни. Ты будешь бить раньше, чем кто-то ударит тебя; ты уходить раньше, чем кто-то уйдёт от тебя и брать, раньше чем кто-то отнимет это у тебя. Я не хочу, чтобы эти вещи стали неожиданностью для тебя, поэтому всегда будь настороже. И потому я снова повторяю – не жди, что всегда сможешь верить, скорее, жди, что ты, может, станешь глухой к чужим чувствам. Я не учу тебя злу, я лишь говорю, как оно будет и как бывает почти со всеми.
Теперь я вспоминала этот разговор, и понимала, что это время пришло. Мне точно воткнули нож в спину. Я с трудом досидела уроки, ничего не соображая, как будто в тумане. Даша подходила ко мне несколько раз, но я не отвечала ей, мне и нечего было сказать ей. С какою радостью я услышала звонок! Быстрее обыкновенного спустившись вниз, я наскоро повязала лёгкий сиреневый шарф, накинула кожаную куртку, и вышла из школы. Свежий воздух подействовал на меня благотворно, стало немного лучше, хоть я и мёрзла. Шёл мелкий тёплый дождь, было слякотно, но уходить я не хотела. Уроки закончились раньше, и водитель должен был приехать лишь через десять минут. В другой раз я бы снова накричала на него, но, чувствуя себя такой несчастной и потерянной, я не могла сделать этого. Я прогулялась по набережной, ходя туда и обратно, бесцельно и одиноко, пока неожиданно мне не испортили и без того ужасное настроение.
Я увидела Ковалёву, медленно шедшую мне навстречу, с обыкновенным задумчивым выражением лица и совершенно не спешившую. Она, судя по всему, гуляла, что в такую слякоть, казалось мне, по меньшей мере, странным. Я ждала на улице водителя; но сомневаюсь, чтобы и Полину забирали из школы на машине. Тогда что же она здесь делала? Нет, всё-таки удивительно странная девчонка! И как она злила меня… во мне просыпалось бешенство, когда я видела её, но ни единой причины, ни единого объяснения своей ненависти найти я не могла. Чёрт! Чтоб её, заразу…Ко мне неожиданно подбежал лохматый грязный щенок – тощий и, должно быть, бездомный. Я любила животных, чистых, домашних, даже обожала. Я тискала пушистых кошек, гладила собак по шелковистым спинам, но если речь шла о блохастой вонючей псине, меня выворачивало наизнанку и справиться со своим отвращением я была не в силах. Они ведь были такими немытыми, перепачканными в грязи и прочей гадости, на них было столько микробов, и от них исходил отвратительный, мерзкий запах. Фу, какая дрянь! Коротконогий, маленький щенок со свисающей сосульками шерстью, так и вился вокруг меня, быстро обнюхивая. Поморщившись, я рассерженно пихнула его ногою, пытаясь скорее избавиться от его приставаний. Как я ненавидела этих противных уличных собак! Они лишь заразу распространяли! Эта тварь обиженно взвизгнула, но вновь полезла ко мне, и мне пришлось толкнуть её сильнее. Щенок перевернулся вверх нечёсаным пузом, задрыгав мокрыми лапами и жалобно поскуливая. Фу, какая гадость, какая зараза… Я поспешно отвернулась, как вдруг услышала тихий голос Полины:
- За что же ты его так? Разве можно…
- А какое тебе-то дело до этого заморыша? – хмыкнула я. – Вот расплодились же по всему городу, твари…
- Как ты можешь… неужели тебе совсем не жалко его? – удивлённо спросила Ковалёва, вытаращив свои и без того огромные глаза. Я насмешливо покачала головой:
- Ну нет, конечно. Я просто ненавижу этих гадов. А ты, что же, жалеешь его, да?
- Неужели можно не жалеть его? На улице холод, а он маленький, голодный, он совсем один… - со слезами в голосе залепетала она. Я грубо отрезала:
- А мне нет до него дела, ясно? Если ты так печёшься о нём, то забирай его себе. Вы же из одной семьи – лохообразных!
- Что я тебе сделала плохого? – серьёзно, с каким-то странным видом посмотрела на меня Полина. Я вся вскипела от её тупого детского вида. Как же она бесила меня!
- Потому, что ты достала меня» – прошипела я. – Таких идиоток, как ты, я ещё не встречала. Зачем ты постоянно лезешь ко мне? Неужели не видно, что ты меня раздражаешь? Вообще, вали отсюда! Не порть мне настроение, даже если это единственное, что тебе удаётся делать. Иди лучше, позубри свою геометрию!
Полина задумчиво промолчала и не ответила ни слова, надолго уставившись в землю. Она напомнила мне побитую собаку своей сгорбленной фигурой и опущенной головой. «Несчастная», «обиженная»! Если кто посмел бы сказать такие слова мне, я выцарапала бы глаза уже давно, а эта странная Ковалёва только молча стояла, сглатывая слёзы. Как мне хотелось прибить её за это!
- И знаешь, хватит уже носить свой дебильный хвостик! – заботливо посоветовала я. Не зная, чем ещё расшевелить её. – А то ты как малявка из детского сада. Где же твой горшок, Поленька? – язвительно передразнила я воспитательницу и вздохнула, закатив глаза: - Достала… дура никчёмная…
Завидев машину, я оставила одноклассницу в одиночестве. Хорошо, я хотя бы частично выразила, хотя, трудно, наверное, полностью выразить эту смесь ненависти, раздражения, бешенства и чего-то ещё… но все эти накипевшие чувства, захлестнувшие мен с головою, не помещались более внутри, и я должна была выплеснуть их. С меня хватило! Я доведу её до слёз, клянусь, я заставлю её плакать – и неважно, на что придётся пойти ради этого. Я привыкла добиваться своих целей любыми путями, идя напролом; что же, теперь я поставила себе целью извести эту дурру. И я знала, что дойду до конца.
***

[Валерия Ильященко]

Не знаю как относиться к Полине,ее какая-то наивность бесит если честно.Нельзя быть доброй.Добрых людей часто используют,а потом после того,как получат,что хотят просто "плюнут" и уйдут
Ангелина бесит меня еще больше. Если в 1 варианте,она мне не нравилась,тот тут практически ненавижу ее.Она слишком самоуверенна.
Как так,Даша рассказала о своей беде Полине,а не ей любимой.Эгоистка,помешанная на себе.Никого кроме себя не видит.Я не считаю,что ее отец прав. От таких жестоких людей все отворачиваются рано или поздно и когда-нибудь Ангелина подавится своим же ядом,и тогда рядом никого не будет.
За щенка,я б ее просто прибила.Он такой несчастный.Он же не виноват,что родился дворняжкой. Выкени же ту же чихуа-хуа на улицу,через несколько дней она станет такой же,как этот щенок.
Если Ангелина так сразу отказалась от подруги,то она и не считала Дашу ею.Лучшую подругу,которую знаешь с детства никогда вот так не оттолкнешь из-за какой-то глупости.А тут прям возненавидела.Я конечно знаю,что Даша написала сообщение этой помешанной на себе гламурной гадине,но что ж теперь другим людям нельзя рассказывать о своих неприятностях. Тем более Геля опоздала на на урок.Сама виновата.
В общем с каждым разом эта девица меня бесит все больше и больше

[(Полина.П)]

Полина действительно какая-то странная. Причем до жутиков. Это же нужно было создать такого персонажа!.. Маш, ты крута!)
Что-то в ее наивновсти заставляет ей посочувствовать, а еще лучше вдолбить в ее голову то, что мир не так прекрасен, как ей кажется. У нее сильно занижена самооценка, даже никогда и не встречала ни в каком произведении подобных героев, разве что Белка, однако твоя Полина все-таки бъет все рекорды!)
Порадовалась за то, что ты все-таки включила этот момент с животными. Как однажды расшифровали, он многое обозначает в характере Ангелины. Он важен для произведения...
Мне определенно нравится эта глава. Она очень хорошо раскрывает персонажей. Читателям показывают их чувства, ненависть, смущение, грусть, злобу... Такой контраст черного с... вряд ли Полину можно назвать белым. Скорее серым... да, именно контраст черного с серым. Здесь нет правых и виноватых...
А Дашу жалко неимоверно. В один день потерять и бабушку, и подругу... Ужасно. Из-за нее можно и возненавидеть ГГ. Пока что Даша - мой любимый персонаж...

Жду продолжения. Как всегда!))

[Мурочка]

Да, Полина конкретно хм.хм. Нельзя быть такой наивной и доброй! Ну и что что Геля ее ненавидит, ну и что что она так себя с ней ведет! Ей какое дело, это же не ее жизнь! Пройдет год- два и они разойдутся! Если бы в мою жизнь так лезли, меня бы тоже бесило.
Ангелина тоже взбесила! У человека горе! Это же не просто какое-то "Меня бросил парень или что-то в этом вроде". Тут борьба жизнью со смертью! Е.й наоборот надо было поддержать подругу, не отходить ни на шаг! В школе ведь никого не было! Ей же надо было излить свои чувства, выговориться!
Сама дура виновата, не надо столько дрыхнуть было!!!! И делать из каждого крайнего!!!!!!
Физичка Маргарита Юрьевна чем-то напомнила нашу физичку. Правда, наша не орет, но такие словечки отбрасывает в нашу сторону " Мы такие, мы сякие".
Честное слово, за урок узнаешь про себя столько нового!!!
Жду продолжение)

[Анастасия]

Вот тут все рассуждают на тему "Надо вдолбить Полине, что мир не идеален".
А зачем? Она сама для себя решила, что она будет так жить. Возможно не прямо говоря это себе, просто. подсознательно.
Она такая. С заниженной самооценкой, воспринимающая все ОЧЕНЬ, ДАЖЕ СЛИШКОМ близко к сердцу, жалеющая всех и каждого.
Она выбрала такой путь, хотя вполне могла бы изменится. Она относительный ленива - не хочет меняться. Ей привычно жить так. Она просто не замечает, мир вокруг себя. Какой он стал! Она больше походит на героиню века девятнадцатого - вот там она ее вполне можно было пожалеть.
Геля слишком груба. Слишком эгоистична. Но всмотритесь в ее. Она одинокая, ранимая девушка. За этой маской скрывается вполне хорошая девочка. Просто она привыкла закрывать все в себе. Запирать на замок. Быть скалой.
И впустя года, когда-то надетая маска вросла в нее и теперь она вот такая.
По-моему "Прости" книга крайностей.
На самом деле таких случаев очень мало, но все же они случаются. Чрезмерно агрессивная Геля и чрезмерно добрая Полина. Та еще парочка, да?
Отец Гели отчасти прав. Прав насчет того, что не стоит доверять. Доверять полностью. Каждому своему приятелю. Чем больше доверяешь и надеешься, тем больнее становится, когда бросают. А ведь за жизнь таких предательств будет много. что же убиваться из-за каждого? Лучше принять позицию, что все в этом мире бренно.
По-настоящему доверять лишь людям, которые с тобой десятилетия. Тогда все будет проще и..безболезненные.
Насчет богатства не соглашусь. Совсем не соглашусь.
Глава потрясающая!)))
От твоего языка я вообще..ммм... в восторге!
каждая глава заставляет задуматься.Конкретно задуматься над всем окружающим миром и над собой))
Спасибо тебе, Маш))
С нетерпением жду продолжения!!

[Мурочка]

Вот тут все рассуждают на тему "Надо вдолбить Полине, что мир не идеален".
А зачем? Она сама для себя решила, что она будет так жить. Возможно не прямо говоря это себе, просто. подсознательно.
Она такая. С заниженной самооценкой, воспринимающая все ОЧЕНЬ, ДАЖЕ СЛИШКОМ близко к сердцу, жалеющая всех и каждого.
Она выбрала такой путь, хотя вполне могла бы изменится. Она относительный ленива - не хочет меняться. Ей привычно жить так. Она просто не замечает, мир вокруг себя. Какой он стал! Она больше походит на героиню века девятнадцатого - вот там она ее вполне можно было пожалеть.
Геля слишком груба. Слишком эгоистична. Но всмотритесь в ее. Она одинокая, ранимая девушка. За этой маской скрывается вполне хорошая девочка. Просто она привыкла закрывать все в себе. Запирать на замок. Быть скалой.
И впустя года, когда-то надетая маска вросла в нее и теперь она вот такая.
По-моему "Прости" книга крайностей.
На самом деле таких случаев очень мало, но все же они случаются. Чрезмерно агрессивная Геля и чрезмерно добрая Полина. Та еще парочка, да?
Отец Гели отчасти прав. Прав насчет того, что не стоит доверять. Доверять полностью. Каждому своему приятелю. Чем больше доверяешь и надеешься, тем больнее становится, когда бросают. А ведь за жизнь таких предательств будет много. что же убиваться из-за каждого? Лучше принять позицию, что все в этом мире бренно.
По-настоящему доверять лишь людям, которые с тобой десятилетия. Тогда все будет проще и..безболезненные.
Насчет богатства не соглашусь. Совсем не соглашусь.

Полностью соглашусь с твоим мнением!)

[Елена]

Не права Геля... Совсем не права.
Я писала уже о том, что все эти события могут ее сломать. Держится пока... Но уже творит глупости, накручивает себя.
Некрасивая история с Дашей получилась. А ведь Ангелина, по сути, сама все себе выдумала!
С собачкой тоже нехорошо обошлась... Но девушка вся на нервах, эмоции через край.
Да-да-да, в очередной раз я ее оправдываю.

[Маша Соболева]

Ох... Честно говоря, не думала, что когда-нибудь соберусь с силами и сделаю это! Но, так или иначе, я решила довести дело до конца. Можете поздравить с возвращением!..)

Глава 5. (Эта глава будет от лица Насти.)

Усталая, но довольная, около трёх часов утра я вернулась домой. С некоторой опаской позвонив в квартиру, я убедилась, что мама с отчимом всё-таки укатили загород в моё отсутствие, как и собирались. Что же, прекрасно, просто прекрасно. Нам давно следовало отдохнуть друг от друга, недолго пожить раздельно – даже пары дней было бы достаточно. Тем более, что Аркадия по-прежнему раздражали мои ночные похождения, как он называл поздние вечеринки, а устраивать разборки мне вовсе не хотелось. Впрочем, как и маме.
Возможно, кому-то наши отношения казались странными, даже неправильными, но меня и маму на самом деле связывала искренняя тёплая дружба, зародившаяся ещё давно. Мы не всегда общались, как равные и не всегда нам приходилось сладко. Честно сказать, я до сих пор не привыкла к достатку и твёрдо знала, что всегда буду отвечать за себя сама. Я держалась в школе на собственных заслугах, сама сдавала экзамены и терпеть не могла, когда посягали на мою самостоятельность. Всё, что мне нужно, я достигну сама, а без остального обойдусь. Неважно, что за мной прочно закрепился статус очень обеспеченной девушки… Ведь было и иное время.
Период, когда папа ушёл от нас, я вспоминать никогда не любила. Он ассоциировался с самым тёмным, печальным и безысходным, что когда-либо происходило в моём жизни, а изнанку не принято обнажать. Хотя мне было всего пять лет, все события отчётливо запечатлелись в памяти яркими живыми пятнами. Уже тогда созрела глубокая обида на папу и одновременно – сочувствие и усилившаяся любовь к маме. Она так нуждалась в поддержке, однако не хотела делиться своими проблемами с посторонними, избегая сплетен за спиной. В то время я поняла, как была нужна ей и старалась всегда быть рядом, чтобы мама не чувствовала себя одинокой и брошенной. Глупо, конечно, ждать помощи от пятилетнего ребёнка, но больше никто не предлагал её, а сама мама никогда бы не попросила. Порой любовь и уверенность в том, что ты – нужна, оказываются важнее советов. И мы справились. Вместе. Пусть не так, как планировалось, но справились. Мама встретила Аркадия, повеселела и словно ожила, а я продолжала так же безгранично доверять ей, как тогда. У меня на самом деле никогда не было секретов от неё, и потому мама давала мне полную свободу, зная моё благоразумие.
Но самое главное, чему я научилась, была простая истина. Во что бы то ни стало, я должна оставаться сильно перед лицом всего мира. Какую бы боль не причиняли, нужно гордо улыбаться и даже взглядом не выказывать желания разрыдавшись, упасть на землю. До тех пор, пока сзади не захлопнется дверь родного дома – лишь тогда можно дать себе слабину, позволить быть собой, потому что это единственное место, где тебя примут любой и не станут радоваться стекающим по лицу слезам. В детстве я часто поражалась маминой стойкости и выдержке, когда она вроде бы в полном спокойствии шла по улице, радостно улыбаясь всем прохожим, чтобы не происходило. Даже выходя из здания суда после развода с папой, даже когда её сократили спустя месяц на работе, даже когда нашу квартиру ограбили практически подчистую – она всегда только молча улыбалась. И совершенно неважно, что дома после этого я тащила тёплый плед и тщетно пыталась успокоить плакавшую маму. Это случалось за гранью всего мира, и там и оставалось.
И я стала такой же сильной со временем, идеальной снаружи и прячущей тревоги глубоко внутри. Постепенно закалилось и сердце… Я не относилась к категории тех людей, которые пытаются казаться пуленепробиваемыми, а на самом деле хрупких, ранимых и прошитых этими же пулями насквозь. Нелепо притворяться бездушной, потому что у каждого человека есть проблемы и боль, что неизбежно возникает у всех. Я и не притворялась таковой, открывалась порой другим, но самое важное и болезненное скрывала всегда. Вместо того, чтобы создавать подобную иллюзию, я твёрдо усвоила несколько правил и обнаружила в себе тот самый стальной стержень, в которым многие нуждались.
В том числе и Ангелина.
Отряхнувшись от раздумий, я прошла в ванную и критически осмотрелась в зеркале. Густо наложенные чёрные тени, жирные линии подводки, крупные блестки и водостойкая тушь – всё это вместе вызвало у меня теперь лёгкий смешок. Хотя на вечеринке мои глаза, особо подчёркнутые, смотрелись великолепно, чтобы смыть их, придётся потратить минут десять-пятнадцать, не меньше. Учитывая мою жуткую усталость, довольно долго… Подумав, стоит ли всё-таки очищать лицо или можно плюнуть на это и поскорее лечь в кровать, я склонилась к первому варианту. Вскоре по бокам раковины потекли чёрные ручьи воды, а я ощутила приятную прохладу и с радостью поняла, что не зря решила умыться.
Когда я наконец, вышла из ванной, переодетая в шёлковую ночную сорочку кремового цвета, то, прихватив из кухни батончик «Сникерса», шмыгнула под одеяло. Что-то слишком холодные выдались в этом году сентябрьские ночи… В который раз отругав себя за чудовищную привычку есть ночью сладкое и сразу себе же пообещав утреннюю пробежку, я с наслаждением откусила кусочек шоколадки и потянулась к верному другу – тоненькому белому айпаду. Не успела я открыть свою страничку «Вконтакте», как заметила устрашающую цифру 28 возле строки «Сообщения». Ради собственного любопытства я поразмыслила, чем вызвано такое количество сообщений… Должно быть, больше половины настрочила Ангелина, привыкшая быстро и необдуманно высылать по паре слов, из-за чего её рассказ приходилось читать практически столбиком. Судя по цифре, новости для меня она сообщила отнюдь не шуточные. И в самом деле, меня ожидал, помимо банального вопроса о моих делах от Леры, пара приветов от знакомых и подробный рассказ Гели. Проигнорировав остальное, я превозмогла желание спать и терпеливо проанализировала всё полученное от подруги. Основная суть заключалась в том, что она поссорилась с Дашей по совершенно идиотской, как я поняла, и эгоистичной причине, которую сама Ангелина, впрочем, считала серьёзным поводом оскорбиться.
Я глубоко вздохнула и отложила айпад, чтобы обстоятельно всё обдумать. Дело в том, что моя подруга была настоящей истеричкой по натуре, и ни состояние её семьи, ни надлежащее воспитание не всегда помогали скрыть истинный характер девушки. Несмотря на разницу в возрасте (в конце ноября мне должно было исполниться шестнадцать лет, а Геля уже третьего января станет семнадцатилетней), я чувствовала себя гораздо старше и умнее неё. На людях, возможно, мы выглядели равно, но я нисколько не притворялась, а Ангелина внутри была маленьким капризным ребёнком, который был слишком высокого мнения о себе и к тому же был органически не способен к любви. Она действительно мало кого любила… Свою семью, безусловно, Дашу, может быть, Леру. Но меня – вряд ли. Одно я знала точно – она уважала меня, именно уважала, видимо, чувствуя во мне внутреннюю силу и некоторое превосходство. Однако, сомневаюсь, что девушка любила меня, словно запасы сердца Ангелины исчерпывались на пяти-шести людях, к которым она была привязана всей душой. Конечно, как и у любого человека, у неё было много достоинств, однако истеричная, несколько самовлюблённая девчонка порой прорывалась наружу, перекрывая почти всё хорошее. И с этой другой стороной характера подруги я прекрасно ознакомилась ещё давно.
Когда я впервые встретилась с Ангелиной, мне было всего шесть, и, честно говоря, наше с мамой положение было далеко не радужным. Тогда я ходила в детский сад, потому что мама работала и не могла сидеть со мной, как раньше, помогала ей убираться в квартире, потому что домработницы у нас тоже не было, и скучала по папе, уехавшему в другой город, одним словом, была совершенно обычной девочкой. Геля же жила иначе… Игрушек ей покупало сколько угодно, платья она носила такие, что все остальные с завистью заглядывалась на них. В садик она, кстати, в отличие от нас, не ходила, прогуливаясь в парке с молодой няней, разрешавшей делать всё, что хочется. Когда нашу группу водили в тот парк, мы восхищённо смотрели на нарядную девочку, но та только презрительно косилась в нашу сторону. Я знала, что она носила имя, как у ангела, и относилась к ней, как к чему-то туманному и смутному, вроде книжного персонажа. Она ни разу не заговорила ни с кем из нашей группы – наверное, брезговала, потому что ей ничего не запрещалось. Смирившись с этим, я поначалу расстроилась, а позже потеряла всякий интерес к «ангельской» девочке и стала к ней совершенно равнодушной к ней. И именно после этого мне представилась возможность не то что лично познакомиться с ней, а даже подружиться, как ни странно. Любая другая на моём месте бы жутко обрадовалась, но мне было безразлично.
Познакомились мы на празднике, устроенном Дашей перед Новым Годом. Дашу я знала чуть ли не с рождения, по крайней мере, даже самые ранние воспоминания были всегда связаны с ней. Ещё в детстве она была удивительной… В Даше абсолютно отсутствовала агрессия и мстительность, напротив, каким-то чудесным образом она умела находить со всеми общий язык. Я стремилась к тем качествам, которые были заложены в подруге самой природой – терпеливости, мягкости, доброте… Однако, несмотря на все старания, я срывалась время от времени и оставалась собой. Может быть, оно и к лучшему. Даша не умела ставить людей на место, предпочитая мирно уступать им, чтобы избежать ссоры. Ей проще было притвориться, что она согласна с кем-то или свести всё в шутку, но не бороться за свою правоту. А я готова была пожертвовать добрыми отношениями в пользу собственного достоинства. И, пожалуй, будь я другой, никогда не поладила бы с Гелей…
Увидев в разномастной толпе ту самую белокурую девочку из парка, снисходительно глядевшую на меня, я испытала странное чувство неприязни и поскорее отошла от неё в другой угол комнаты. Высокомерие людей всегда раздражало меня, поэтому сама я ни за что не подошла бы к ней первой, если бы не Даша. Как всегда, весёлая и доброжелательная, она подскочила ко мне, схватив за руку, и повела знакомиться. Я нехотя согласилась, заранее предчувствуя грубость со стороны девочки. Грубости, однако, не последовало; вместо этого Ангелина только усмехнулась, словно я была пылью под ногами.
- А, это ты, детсадовская? – с той же недоброй усмешкой начала она, а у меня от злости невольно побелели губы. – Ну, привет. Наверное, ты видела меня в парке…
- Привет, я – Настя. – проигнорировав вопрос Гели, с достоинством представилась я и протянула той руку. Та явно растерялась – не пожать её было бы неприлично, особенно в присутствии Даши, а пожать значит снизойти до моего уровня… Поразмыслив немного, Ангелина быстро и легко прикоснулась к моей ладошке и собиралась уже отнять её, как я крепче сжала её руку. Гримаса смущения и недоумённости на лице новой знакомой доставляла мне какое-то садистское удовольствие. Избалованная маленькая эгоистка, которая ни разу не сказала ни слова, гордо играя одна в парке всё это время, должна была получить сполна. За что получить, я сама не могла объяснить… Она не сделала мне ничего плохого, но и ничего хорошего тоже, просто всё её существо вызывало во мне злость и обиду. Я ведь тоже ничем не задевала Гелю, однако та смотрела на меня, как на грязь. Уже одно это заставляло ненавидеть девочку…
Но время шло, мы стали общаться, часто играли вместе в парке и я узнала другую Ангелину весёлую, наделённую богатым воображением, живую. От неё исходило столько радости и положительных эмоций, что её энергетика заряжала всех. Впрочем, неудивительно – её окружало только счастье, а все проблемы Геля создавала или надумывала себе сама. У неё была слишком завышенная самооценка, причём с этим недостатком она никогда не хотела бороться, словно так и нужно… Ангелине нравилось заявлять всем о собственном превосходстве, открыто хвалиться оценками или вещами, в общем, выставлять прекрасные стороны напоказ. Дескать, завидуйте, я так могу, а сможете ли вы – тот ещё вопрос!... За это я не любила её, как мы ни сближались. В лицо я мило улыбалась Геле, говорила всем, что у меня замечательная подруга, сама вроде бы считала её таковой, но в глубине души желала ей споткнуться и свалиться в какую-нибудь грязную лужу, чтобы взглянуть на мир иначе. Правда, я старалась гнать такие мысли прочь, но порой они пересиливали меня и мои благородные порывы. Тогда я научилась тихо, незаметно прогибать Ангелину под себя. Исподволь нащупав слабые стороны подруги, я умела давила на них и заставляла девочку думать, что она сама принимала решения, в то время как это делала я. Со временем я научилась искусно манипулировать подругой, благодаря чему самооценка Гели чуть-чуть приблизилась к объективной, а её яростные вспышки стали более сдержанными. Я не хотела принять е ё такой, какой она была. Не могла, не хотела, просто не принимала…
Мне легче было переделывать и переделывать Ангелину, чтобы в конечном итоге она вообще перестала напоминать себя, ту себя – с ужасными недостатками. Эти недостатки, тщеславие, жестокость, раздражительность, чрезмерная легкомысленность вообще должны были исчезнуть! Да, потому что под ними пряталась та замечательная, чудесная душа, которую многие не видели под слоем насмешек и равнодушия… Мне было неважно, что Гелю любили даже такой, потому что это была другая любовь. Любить внешность или выдуманный собой же образ вовсе не то, что любить человека, а я хотела, чтобы любили именно её саму. Так, как это делала я, несмотря ни на что…
***